Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Действительно, в войне против Великобритании казалось естественным обратиться к ее главному геополитическому противнику. Дж. Адамс в своих заметках о международных союзах доказывал, что поддержать Америку – в собственных интересах Франции. Таким образом она способствует ослаблению своего вечного врага и гарантирует себе свои вест-индские владения[770].
В 1775–1776 гг. сложился первый позитивный образ Франции – как державы, чьи собственные геополитические интересы, как и внешнеторговые выгоды, могут толкнуть ее на союз с мятежными колониями. Делегаты Конгресса Дж. Дикинсон, Дж. Джей и Дж. Уит, выступая в декабре 1775 г. перед ассамблеей Нью-Джерси, пояснили: «У Великобритании имеются естественные враги – Франция и Испания. Если следующая кампания будет для нас неудачной, Франция не будет сидеть спокойно, пока Британия побеждает»[771]. Во время дебатов в Конгрессе в июне 1776 г. Дж. Адамс, Дж. Уит и другие уверяли, что, «хотя Франция и Испания могут ревниво относиться к усилению нашей мощи, они должны представлять себе, что в союзе с Великобританией эта мощь станет еще грознее, и поэтому будут считать своей целью предотвращение такой коалиции; но если они откажутся от союза с нами, мы ничего не потеряем, в то время как не попытавшись установить с ними союз, мы никогда не узнаем, будут они нам помогать или нет»[772]. «Конечно же, Франция не может быть столь слепа к своим собственным интересам, чтобы упустить эту блестящую возможность разрушить мощь и унизить гордость своего природного и нашего заклятого врага», – инструктировал Конгресс С. Дина[773].
Известия из самой Франции ободряли. В декабре 1775 г. в Филадельфии появился секретный агент Версаля Бовулюар. Он заверил Конгресс в доброжелательном отношении французского правительства и готовности предоставить повстанцам оружие и снаряжение[774]. Теперь уже Франция виделась не просто возможным, но и единственным или во всяком случае главным союзником Америки в Войне за независимость. «Франция готова помочь нам по первой просьбе. Чего же нам теперь бояться?» – ликовал делегат Конгресса У. Уиппл[775]. Б. Раш выражался еще более эмоционально: «Лишь к небу и Франции мы прибегаем за помощью»[776].
Неудивительно, что новостей оттуда ждали с огромным нетерпением. «Думаю, вы ждете вестей из Франции с жадностью голодных ястребов», – писал Р. Моррис Комитету секретной корреспонденции, который вел переписку с Парижем[777].
Ожидания оправдались с лихвой. В марте 1778 г. между США и Францией был заключен договор об оборонительном союзе. Его важнейшей целью было провозглашено достижение независимости Соединенных Штатов. Обе стороны обязались не складывать оружия, пока эта цель не будет достигнута. США, таким образом, получали военную помощь одной из великих держав Европы; сами же они в обмен предоставляли французским купцам режим наибольшего благоприятствования и признавали претензии Франции на некоторые английские острова в Мексиканском заливе, если Франция сможет таковые завоевать[778]. Для новорожденной республики условия были более чем выгодными. Т. Пейн комментировал: «Французы, своим отношением к Америке, показали себя философами, политиками и джентльменами»[779].
Примерно с этого времени в текстах Американской революции появился новый мотив бескорыстной дружбы со стороны Франции. «Все сердца пылали надеждой и ожиданием величайших благ», – вспоминала об этом позднее Мерси Уоррен[780]. Многие лоялисты, видя такой поворот событий, торопились перейти патриотический лагерь[781].
Складывался особый дискурс франко-американского союза. Франция и ее король воспринимались как «наш великий и добрый союзник». Людовика XVI в официальной переписке именовали не иначе как «великий, верный и возлюбленный друг и союзник»; писали о великодушии его поведения и о собственной заинтересованности США в славе Франции. К королю обращали официальную просьбу прислать портрет его самого и Марии-Антуанетты, дабы «представители наших штатов могли ежедневно иметь перед глазами первых царственных друзей и покровителей их дела»[782]. Дело Франции и Америки, их цели и интересы расценивались как общие. «Доброта, которую мы видели от короля Франции и его народа в целом, должна навеки внушить мне любовь к ним», – признавался делегат Конгресса С. Холтен[783]. Род-айлендца Дж.М. Варнума переполняло восхищение: «Сколь благородны усилия нашего великодушного союзника! Флот и армия, действующие сейчас в Америке, огромны. Ничто, кроме чуда, не может спасти лорда Корнуоллиса и его войска»[784].
Впечатления тех американцев, которые сталкивались с союзными войсками непосредственно, были самыми положительными. Шевалье де ла Люзерн поздравлял Рошамбо: «Ваша разумная и храбрая армия… в три года разрушила предрассудки, укоренявшиеся веками»[785]. И это соответствовало действительности. Отовсюду слышались самые лестные отзывы как об изящных манерах французских офицеров, так и о дисциплине солдат (Континентальная армия, увы, не всегда могла этим похвалиться). Некая жительница Ньюпорта была в восторге: «Видеть графа де Ноайля и не восхищаться им невозможно»[786]. Столь же пылкий энтузиазм вызывали другие офицеры-аристократы у непривычных к такому американцев.
Лафайет уверял, что дисциплина французских войск восхитительна, и «даже тори ничего не могут сказать по этому поводу»[787]. Рошамбо писал со скромной гордостью: «Скорость нашего продвижения и наша дисциплина имели большой успех среди наших союзников»[788]. Французский командующий имел полное право гордиться своими подчиненными. Купцы Балтимора в своем обращении к нему отмечали как «декорум и порядок» среди французских солдат, так и «великую вежливость» офицеров. Они прибавляли: «Даже если бы предубеждение против французской нации, которое англичане так упорно приписывали американцам, действительно существовало, пребывание вашего превосходительства и армии в нашем городе, конечно, переубедило бы нас»[789]. Граждане Бостона вспоминали «необычайно хороший порядок и учтивость», отличавшие французские отряды[790]. По мнению автора статьи в «Newport Mercury», Франция была «самой вежливой, могущественной и щедрой нацией в мире»[791]. Словом, как отмечал Лафайет, «французы и американцы в Род-Айленде бесконечно довольны друг другом»[792]. Маркиз де Шастеллю делал аналогичное наблюдение в Бостоне[793]. Как видно из изложенного выше, они могли бы сказать то же самое и о других американских штатах.
Интересно, что франко-американский союз был увековечен и в названиях американских городов и графств. Так, бывшие офицеры Континентальной армии, приступая к освоению Огайо, назвали свой новый город в честь Марии-Антуанетты – Мариэтта (осн. в 1788 г.). Дом Бурбонов в целом был отмечен названиями двух городов (в Индиане и Миссури) и двух графств
